Нам нечего терять, кроме своих сетей!

Будущее в прошедшем

Одним январским утром финансовые воротилы Уолл-стрит с изумлением наблюдали, как акции убыточной сети магазинов видеоигр GameStop взлетели на 1700%. Причиной этого “чуда” стала не инсайдерская хитрость и не указ регулятора, а стихийный флешмоб тысяч мелких инвесторов на форуме Reddit​. Толпа любителей скоординировалась в соцсети и обыграла профессиональных инвесторов, сделавших ставку на падение акций. В сущности, это выглядело как цифровой бунт мелких собственников против титанов фондового рынка. В то же время повсеместно происходят похожие сцены: пользователи Wikipedia коллективно переписывают Британнику, блогеры в YouTube соперничают по охвату с телевизионными каналами, а хактивисты ставят на уши чиновников. Повседневные эпизоды сетевой эпохи порой напоминают фарс или розыгрыш, но за ними скрывается серьезная тенденция. Ирония в том, что хаотичные на первый взгляд выходки интернет-сообществ сигнализируют о глубинном историческом сдвиге.

От громких твитов Папы Римского до мемов, способных влиять на выборы, — во всем чувствуется, что привычные иерархические институты теряют монополию на власть и истину. Академики называют это кризисом легитимности, а пользователи – “крахом системы”. Однако, как ни новаторски выглядит наше время, вдумчивый историк узнает знакомый мотив. Уже не раз в прошлом наблюдалось нечто подобное: едва технология или идея соединяет людей в новую сеть, старые институты начинают трещать по швам. Современность будто цитирует прошлые эпохи, только со смайликами и в ускоренной перемотке. Чтобы понять, к чему ведут сегодняшние ироничные инциденты – от стократного роста акций “мемной” компании до децентрализации экспертизы – стоит взглянуть на них глазами ученого, вооруженного моделью исторических циклов.

Циклы революций и закономерность перемен

История развивается не по прямой линии, а циклично – через чередование фаз стабильности и потрясений. В моменты перелома на авансцену выходят новые силы, которые бросают вызов господствующим структурам. Такой взгляд разделяют многие мыслители. Например, историк Нил Фергюсон отмечает, что ключевые перемены на протяжении веков происходили, когда сети взбунтовывались против иерархий​. По его модели, первая “сетевая эра” настала после изобретения печатного станка в XV веке, подорвав власть средневековой Церкви, а вторая – это наше время цифровых коммуникаций​. Между ними, примерно с конца XVIII до конца XX века, наблюдался откат: иерархические государства и корпорации вновь укрепили контроль, достигнув апогея влияния в середине ХХ столетия (эпоха тоталитарных режимов и мировых войн)​. Но теперь маятник качнулся обратно – “сетевая эпоха” возвращается с удвоенной силой.

Эту череду можно упрощенно представить как смену “башни” и “площади”: периоды, когда власть сосредоточена наверху (монархи, бюрократии, корпоративные титаны), прерываются периодами, когда горизонтальные связи “снизу” переворачивают уклад. Каждая такая смена сопровождается волнениями, кризисами – и рождением нового порядка. Исторические примеры подтверждают цикличность. Реформация расколола монополию католической церкви, Просвещение подточило трон монархов, а индустриальная революция отодвинула старую аристократию, породив класс фабрикантов и новые идеологии.

Важно, что в начале цикла новые силы еще слабы и неоформленны, а старые структуры выглядят незыблемо. Но постепенное накопление изменений делает взрыв неизбежным. Если посмотреть в XVI век, мы увидим схожий с современностью сюжет: печатный станок и перевод Библии на народные языки запустили цепную реакцию, сломавшую духовную и политическую пирамиду Европы. Когда в 1517 году монах Мартин Лютер бросил вызов всесильной Церкви, его идеи могли остаться гласом вопиющего в пустыне – как это случалось с еретиками прежде. Но новоизобретенная печать развязала идеям крылья. Буквально за несколько лет памфлеты Лютера разошлись стотысячными тиражами. К 1525 году было напечатано 280 его трактатов общим тиражом около 2 миллионов экземпляров​– колоссальное число для тогдашней Европы. Получилось, что почти каждый образованный немец держал в руках сочинения дерзкого реформатора. В результате старая церковная иерархия зашаталась: священники утрачивали монополию на истину, раз простые люди сами читали священные тексты и сравнивали доктрины. Реформация всколыхнула не только церковь – она изменила всю политическую ткань: империи вступили в войны за веру, зародились национальные государства, и средневековая картина мира оказалась навсегда разбитой.

Такие примеры повторяются. Американская революция 1776 года случилась на гребне распространения новых идей о правах и самоуправлении. Маленькая брошюра Томаса Пейна “Common Sense” (“Здравый смысл”) стала бестселлером, заразив колонистов духом независимости. Она разошлась тиражом 120 000 экземпляров всего за три месяца, а к концу Войны за независимость было продано около 500 000 копий – при населении колоний всего 2,5 миллиона​! Грубо говоря, буклетом владел каждый пятый колонист​, а если учесть, что его читали вслух в трактирах неграмотным, то идеи Пейна охватили почти всех. Впервые люди массово заговорили о том, что король им не нужен.

Экономисты отмечают: как только назревает технологический или социальный сдвиг, начинается “перестройка” всей системы. Старые институты либо адаптируются, либо погибают – третьего не дано. Еще Йозеф Шумпетер описал этот процесс как «созидательное разрушение», считая его сутью капитализма: каждое новое изобретение разрушает устоявшиеся порядки, чтобы освободить место для инноваций​. Однако переходный период такого разрушения – всегда болезненен. Как раз мы и видим это в исторических примерах: кризисы и революции – неизбежные спутники рождения нового. Они ломают устаревшие структуры, пусть зачастую хаотично и жестоко, но тем самым готовят почву для роста свежих форм жизни общества.

Невыразимое новое

Интрига в том, что каждое новое историческое состояние поначалу невыразимо на языке старого. Люди используют привычные термины, стараясь облечь в них небывалые реалии – и терпят неудачу, пока не появится новый словарь. Во времена Реформации современники объясняли происходящее через религиозные образы: спорили о ереси и благочестии, не сразу понимая, что речь идет о появлении принципиально иной модели христианства и расколе Европы. Новый мир не помещался в рамки старой схемы. Потребовались десятилетия и войны, чтобы выработать понятия “протестантизм” и “католицизм”, осознать сам факт сосуществования разных церквей. Аналогично, участники Французской революции сперва говорили языком античных аналогий – Республика, Сенат, гражданские добродетели – как будто древний Рим возродился на берегах Сены. Термина “демократия” еще боялись, и слово “революция” для них означало скорее круговорот, возвращение к мифическим истокам (недаром они назвали установление новой власти “Великим переворотом”, то есть возвращением естественного порядка). Им самим было трудно осмыслить, что они сотворили нечто совершенно новое: казнили короля, отвергли Божью милость как источник власти и провозгласили народ единственным сувереном. Даже американцы поначалу не знали, как называть избранного главу своего государства – президент (от лат. “председательствующий”) звучало слишком скромно для лидера нации, а привычных титулов королевского двора им принимать не хотелось. Пришлось создавать новые политические понятия на ходу.

Каждый раз новое рождалось как бы “безъязыким”. Не случайно Эпоха Просвещения в Европе сопровождалась изобретением множества новых слов: идеология, индустрия, класс, прогресс, революционер. Людям требовались свежие понятия, чтобы описать перемены, и порой их просто не было – приходилось метафорически переосмысливать старые. Мы видим это и сегодня: явления цифровой эпохи ускользают от терминов XX века. Например, привычное понятие «границы государства» размывается, когда информация течет свободно через интернет. Понятия «цензура» или «свобода слова» приобретают новые оттенки на фоне того, как алгоритмы социальных сетей фильтруют новости и формируют повестку дня без участия редакторов. Новое поколение криптовалют ставит в тупик экономистов – как, например, классифицировать Bitcoin: деньги, товар или сеть коллективного доверия? Язык цепко хранит старые смыслы, и нам все еще легче сказать “банк” или “монета”, хотя в случае децентрализованных криптосетей ни банка, ни монеты в привычном понимании нет.

Сами институты тоже впадают в ступор, встречаясь с неописуемым ранее. Возьмем медиа: газеты долго мысленно оставались “бумагой”, даже перейдя в цифру. Первые новостные сайты просто копировали стиль печатной прессы. Но постепенно из фрагментов блогов, твитов и видео возникло нечто иное – глобальный дискурс без центра. Традиционные СМИ с иерархией редакторов и фактчекеров теряют влияние, когда новость распространяется по сетевому принципу «каждый ко всем» мгновенно и без фильтров. Старые журналистские стандарты пытаются применить к этой лавине данных, но с трудом – новое медиа-пространство не укладывается в рамки старого. Мы еще даже не выработали общего названия для этого феномена – “инфосфера”, “метамедия”?, – а он уже определяет реальность. Таково свойство переходных эпох: мы живем уже в новом, пользуясь еще старым языком и понятиями, которые трещат по швам от переизбытка смысла.

Сеть против иерархии: закономерный распад

Одна из центральных линий нынешнего перелома – неудержимое разрушение иерархических институтов под натиском сетевых структур. Технологии связи сделали возможной координацию больших масс людей напрямую, минуя посредников. Это бросает вызов любым организациям, выстроенным “пирамидально” – от партий и церквей до университетов и корпораций. Испанский социолог Мануэль Кастельс подметил: власть больше не принадлежит институтам – даже государству или гигантским корпорациям – она рассеяна в сетях, которые структурируют общество​. Сетевая форма организации оказывается гибче и быстрее: информация течет по горизонтали, решения принимаются коллективно или алгоритмически, без указки “сверху”.

Вспомним, как Wikipedia за пару десятилетий вытеснила традиционные энциклопедии. Вместо редколлегии академиков – децентрализованное сообщество энтузиастов, вместо имприматура издательства – открытая платформа, куда может править каждый. Итог: более 6 миллионов статей на английском (в русской – свыше 1,8 млн) против 120 тысяч у Энциклопедии Британника. Классическая иерархия знания уступила сетевому рою, который сам себя регулирует. Похожее происходит в бизнесе: компания Linux Foundation координирует разработку открытого программного обеспечения, не нанимая тысячи штатных инженеров – код пишут распределенные группы по всему миру. В результате Linux управляет большинством серверов и гаджетов планеты, оставив позади продукты корпораций-гигантов. Сетевые формы кооперации проникли даже в производство: от краудфандинга, где проекты финансируют сами потребители, до распределенных фабрик с 3D-принтерами.

Почему же старые организации не могут просто подстроиться? Дело в том, что иерархии инерционны. У них есть своя логика самосохранения. По меткому наблюдению Клей Ширки, «любая институция стремится сохранить проблему, для решения которой она была создана»​. Другими словами, когда организация сталкивается с решением всех задач, она невольно изобретает новые проблемы или тормозит прогресс, лишь бы остаться нужной. Это хорошо видно на примере бюрократии: аппараты часто разрастаются даже при упрощении процессов, формально “исполняя миссию”, а фактически – охраняя свой статус. В эпоху же стремительных перемен подобная негибкость становится роковой. Иерархические институты застывают, не успевая отвечать на новые вызовы, и общество начинает обходить их “вокруг”.

Так случилось, к примеру, с индустрией такси. Долгое время перевозки были строго лицензированы: диспетчерские службы, тарифные комиссии – целая иерархия, гарантирующая качество и порядок. Но стоило появиться приложению Uber, напрямую связывающему водителей и пассажиров, как эта конструкция зашаталась по всему миру. Люди голосуют кошельком за удобство сети, а не за правила гильдии. В некоторых городах таксомоторные парки пытались сопротивляться – лоббировали запреты, устраивали забастовки – но это лишь отсрочило неизбежное. Аналогичный сюжет с гостиницами (Airbnb vs. гостиничные сети и регуляторы), финансами (краудфандинг и криптовалюты vs. банки) и даже образованием (онлайн-курсы и самообразовательные сообщества vs. системы сертификации и вузовские программы). Везде, где новые сетевые технологии дают людям возможность само-организоваться или обходиться без посредников, старые структуры трещат. Они могут сопротивляться (иногда ожесточенно), но историческая закономерность на стороне сетей. Еще вчера казалось немыслимым, чтобы крупный банк лишился доверия клиентов в пользу каких-то “финтех”-приложений или что всемирная новостная повестка будет формироваться пользователями Twitter. А сегодня мы уже живем в этой реальности.

Взгляд в будущее: эра сетевых миров

Что же нас ждет впереди, если следовать логике исторических циклов? Вероятно, мы на пороге не просто очередного кризиса, а формирования нового мироустройства. Сетевые формы могут пронизать все сферы – от экономики до политики – и создать порядок, который сейчас нам лишь смутно угадывается. Оптимисты говорят о расцвете демократии участия, глобальных диджитал-агор, где каждый голос учтен напрямую. Пессимисты опасаются “цифровой анархии” или, напротив, всевластия технократов. Ясно одно: привычный облик государства, рынка и общества уже не вернется.

В экономике контуры будущего проявляются в виде трендов share economy (экономики совместного потребления) и post-capitalism. Журналист Пол Мейсон отмечает, что информационные технологии снижают издержки до нуля и размывают границы между трудом и хобби – это подтачивает основы традиционного капитализма, основанного на прибыли​. Мы уже видим, как бесплатные продукты (софт с открытым кодом, Википедия, творческий контент) конкурируют с коммерческими, опираясь на совсем другую мотивацию людей. Возможно, назревает такой же перелом, какой когда-то породил промышленный строй из аграрного: новая экономическая модель, где ценность создается коллективно, а не в жестких фирмах.

В политике назревает кризис представительной модели. Когда каждый гражданин ежедневно напрямую высказывает мнение в соцсетях, участвует в обсуждении законопроектов на онлайн-платформах, старый институт парламента выглядит громоздким анахронизмом. Уже сейчас в некоторых странах экспериментируют с элементами прямой электронной демократии – от краудсорсинга законов (Исландия, Тайвань) до онлайн-референдумов. Такие эксперименты не всегда успешны, но тенденция очевидна: связь “народ–власть” становится более непосредственной, минуя многоступенчатую бюрократию. В пределе можно вообразить “управление в реальном времени”, где решения принимаются подобно редактированию статьи в Википедии – консенсусом активных участников сообщества. Конечно, это ставит новые вопросы – о защите прав меньшинств, о рисках цифрового тоталитаризма (ведь технологии наблюдения тоже развиваются). Новое не отменяет проблем, но и решает те, что не по силам старым формам. Главное – мы стоим перед фактом: иерархия “верхи–низы” утрачивает эффективность, когда “низы” оказываются повсеместно связаны друг с другом и информированы не хуже “верхов”.

Можно ли после всего сказанного утверждать, что история полностью на стороне сетей? Будет ли иерархия навсегда свергнута, или маятник когда-нибудь качнется вновь? Фергюсон полагает, что после буйства сетевых революций в конце XVIII века старые элиты сумели взять реванш – возникли модерные государства, корпорации, бюрократия, восстановив в XIX–XX веках упорядоченную иерархию​. Возможно, и нынешняя сетевая вольница со временем приобретет свои центры власти. Мы уже наблюдаем зарождение новых иерархий внутри сетей – будь то влияние модераторов крупных платформ или огромная концентрация данных и капитала в руках немногих IT-корпораций. Сетевая форма делает власть более распределенной, но не гарантирует ее равномерности: появляются новые “узлы” влияния. К примеру, частная корпорация Facebook контролирует информационный поток для миллиардов людей – это невиданная власть, хотя формально она не подкреплена ни армией, ни законом, как у традиционного государства. В этом смысле, революция еще не окончена: сети победили старые институты, но теперь им предстоит не скатиться в новую олигaрхию.

История подсказывает, что каждый виток прогресса несет свои риски. Реформация дала начало векам религиозных войн, Французская революция скатилась в якобинский террор, а Интернет, помимо открытости, привел к эпохе постправды и кибершпионажа. Но каждый раз человечество в итоге находило новые равновесия, осваивало язык и принципы новой эпохи. Так будет и теперь. Сетевой строй, каким бы он ни стал, со временем обретет понятные очертания. Иерархии, возможно, не исчезнут полностью, но их роль и облик преобразятся до неузнаваемости, встроившись в ткань сетей.

В одном можно не сомневаться: мы переживаем переходный момент, когда старое уже не работает, а новое еще не имеет названия. “Всё твердое растворяется в воздухе” – эта фраза Маркса о призраке коммунизма сегодня вполне применима к призраку сети, который бродит по коридорам устаревших институтов. Перед глазами рушатся казавшиеся вечными колонны – будь то офлайн-ритейл, национальные СМИ или привычные формы власти. И хотя новое состояние общества пока туманно, его приближение ощутимо повсюду: в экранах наших смартфонов, в крахе старых догм, в необычных альянсах и инициативах, возникающих из интернет-сообществ.

В финале XVIII века французский аристократ, глядя на пылающие замки, воскликнул: «Началась анархия – и отныне порядок невозможен!». Он ошибся: порядок стал возможен, просто иной – на принципах Свободы, Равенства, Братства. Так и сейчас: может казаться, что мир погружается в хаос твитов и беспорядок сетевой анархии. Но из этого хаоса складывается новый порядок. Его контуры мы еще только учимся различать, как рассветные очертания города после долгой ночи. И хотя описать его полностью пока невозможно, исторические циклы учат нас, что невыразимое новое со временем обретет и голос, и форму. Главное – понимать логику происходящего и не бояться, когда рушатся старые башни: на смену им уже вырастает что-то принципиально новое, горизонтальное, связующее – возможно, лучшая и более устойчивая сеть, вплетающая нас всех в историю будущего.